Существуют две точки зрения на бесстрастные слова Леонардо. Согласно одной, слова эти свидетельствуют об ужасающем, аномальном отчуждении от всего человеческого: разве не мог он, хотя бы одной короткой фразой, выразить свое отвращение, или сострадание, или любую другую эмоцию? Согласно другой, в этот момент он действовал так, как и должен действовать художник, делая заметки для картины или более детального рисунка, который надеялся создать и в который вложил бы все свои чувства.
Никто не может с точностью сказать, что же было на самом деле. Его личность тает в тумане времени, как и первые тридцать лет его жизни, высвеченные из темноты только книгой Вазари да такими вот документальными фрагментами, как только что упомянутый. Гораздо большее значение имеет для нас его искусство. В 1481 году, когда Леонардо было двадцать девять лет, случилось событие, которое должно было, во всяком случае, его сильно задеть, если не унизить. Папа Сикст IV, вне всякого сомнения предварительно посоветовавшись с Медичи, пригласил лучших тосканских художников для работы в Ватикане. Среди приглашенных были Боттичелли, Гирландайо, Синьорелли, Перуджино, Пинтуриккио и Козимо Росселли — но не Леонардо. Он не мог отделаться от чувства, что во Флоренции, находящейся под властью Медичи, у него нет будущего. Он обратил свои взоры на север Италии и начал искать покровительства у могущественного Лодовико Сфорца, при дворе которого была более здоровая, не столь манерно-изысканная, атмосфера. В 1482 году он уезжает в Милан и начинает новую жизнь вдали от Тосканы. Этот период длился почти двадцать лет, и за это время он получил признание — именно то, чего был лишен на родине.
Время пощадило мир Леонардо. Если бы сейчас кто-нибудь встал на то же место, где когда-то стоял он,
и посмотрел на городок Винчи, дремлющий в лучах полуденного солнца, то обнаружил бы, что за последние
пятьсот лет он, в сущности, не изменился. Здесь как бы дважды испытываешь чувство полета, во-первых, потому, что отсюда кажется, что можно воспарить над башнями города и отдаленными холмами, а во-вторых, оттого, что здесь наверняка приходит на ум мысль о бегстве: городок, несмотря на все свое очарование, мог быть для Леонардо только тюрьмой. В детстве притяжение Флоренции, которая находилась отсюда всего лишь на расстоянии дневного перехода, было для Леонардо, без сомнения, лишь игрой воображения. В Винчи он наблюдал крестьян, занятых повседневным трудом, плотничающих, раскалывающих камни, изготовляющих грубую одежду, — а рядом Флоренция — цветущий город, полный художников и ремесленников, ежедневно производящих сотни предметов обихода и искусства, которые должны были казаться мальчику почти волшебными: гобелены, картины, манускрипты с яркими иллюстрациями, ювелирные
украшения, скульптуры, резные сундуки, одежда из самых дорогих тканей самых изысканных тонов.
Переселение — или бегство — из Винчи во Флоренцию должно было осуществиться раз и навсегда.
Сам Леонардо на тысячах страниц своих рукописей ни разу не упомянул о нем ни единым словом — ни о
своей грусти при прощании с детством, ни о радости по поводу обретения свободы. Чтобы осознать глубокий
смысл этого жизненного шага, достаточно взглянуть на маленький, затерянный в горах городок Винчи, — а
затем быстро перевернуть страницу и оказаться в блистательной Флоренции.